Камера пересекала континенты, ловя причудливые и необычные ритуалы, собранные в самых отдалённых уголках планеты. Зритель встречал отполированные ряды предметов, странные одежды и дымящиеся алтари, потом — внезапную, необработанную сцену, где реальность казалась слишком плотной, чтобы быть постановкой. Эти дикие, невероятные съёмки обрядов и обычаев шли подряд, не оставляя времени на привыкание: сначала тонкий ритм барабанов и групповые движения, затем — резкий, непрерывный момент, когда жизнь и смерть пересекались на экране. Забой быка показан с такой непосредственностью, что воздух в зале словно менял плотность; это не была театральная реконструкция, а действительное, хрупкое событие, одинаково пугающее и притягательное. Экстатические племенные танцы разворачивались в кадре с такой мощью, что казалось, сам ритм заслоняет свет, а тела и голос становятся единым целым. Между этими эпизодами мелькали странные сцены человеческого поведения — не всегда понятные, но сразу узнаваемые по своей подлинности: жесты, взгляды, упрямство традиций, которые противоречат западным ожиданиям. Когда этот сборник появился на экранах, западный кинематограф охватил настоящий фурор: не столько из-за новизны жанра, сколько из-за накала эмоций и ощущения встречи с чужой, но живой правдой. Прошло более сорока лет, а натуральность тех кадров всё ещё заставляет содрогнуться — не от фальши, а от осознания, что перед глазами был не спектакль, а запечатлённый фрагмент чьей‑то жизни, неизгладимо оставивший след в памяти зрителя.